| Художник Павел Тайбер сделал эти рисунки, читая мои стихи. |
Здравствуй, Время – Медведь.
Мы с тобою один-на-один:
Да я знаю, ты меня заломаешь,
Мне не выстоять бой.
Только раунд вот этот – за мной.
Понимаешь?
И, быть может, другой
Я еще продержусь...
Мне же есть, для чего.
За моею спиной
Эти детские руки,
Эта чушь
И не чушь бесконечных вопросов.
Этот рот, перемазанный кашей.
Эти слезы,
Обида и всё остальное,
Что все-таки даже
Дает мне надежду,
Что лапа твоя промахнется,
Порвавши одежду.
Еще один раунд не твой.
Ни к чему и пытаться
Делить этот мир на две части.
Мои руки кончаются
Там, где твои пальцы
Их держат. Мы давно во власти
Потока. Несемся
К его концу.
Но ничуть не страшно.
Я уверен – спасёмся,
Губами припав к лицу.
А всё, что было не важно
Утонет само по себе.
Наша упряжка
Преодолеет груду вещей
Принадлежавших когда-то нам другим,
жившим в той же избе.
Вообще,
Все встанет на свои места
И продолжиться как обычно.
Но я молю только, чтобы урок,
стоивший тебе моего креста
Не померкнул перед твоим будничным.
Чтобы когда волосы потеряют рыжину,
А накал опять перейдет в серость.
И заполнит наступившую тишину
Всё, что до этого нам приелось.
Тогда пускай я этого не переживу
Ты мне просто вот так надиктована Богом.
Как мое завершенье. Мне уже от тебя не уйти.
Не венцом и не в церкви, мы с тобой сочеталися слогом.
Ты подумаешь слово. И слово ко мне долетит.
Кто простит?
Кто осудит? Мы связаны, сломаны, смяты.
Как подбитые птицы.
Нам осталось упасть.
И банально разбиться.
И это конечно, расплата
За всё, что мы раньше с тобою успели украсть.
Вновь бессонный встречаю рассвет и грущу.
Неужели надежда
Не придет навестить? Не разгладит рукою чело?
Ведь прошло столько лет!
Я наверно прощу.
Только прежде,
Я спрошу у тебя. А за что?
Не глядишь. И слова виноваты.
Я всё понял. Здесь просто бессильны слова.
Мы всё сами решили. И нашим, решеньем прижаты.
Ни вздохнуть, ни подняться.
Сквозь нас прорастает трава.
Свирепеют ветра.
Память тлеет, покрытая коркой.
И тускнеют картинки, их никак не сберечь.
Столько лет протекло, что уже не известно и сколько.
Безнадежен рассвет.
Бесполезна поэзии речь.
Ты прости меня Боже, за нас за двоих недостойных.
Испугавшихся счастья.
И выбравших выжить во тьме.
Мы застыли в письме.
Между строчек прослоены.
Части
Одного механизма. С большей виною на мне.
Тебе хочется, чтобы я измерил температуру снега?
Он же весь почернел. Его опять лихорадит.
Я перепрыгиваю сугроб с разбега.
И вот снова там. В моем Ленинграде.
Тут тяжелое небо и большая влажность.
Так что я в лыжной шапочке. Чтоб не холодно голове.
Поворачиваю за чей-то угол. Чей – неважно.
Перекресток.
Мокрый, противный снег. Я уже в Москве.
Это набросок.
Начало или продолжение поздней осени.
Деревянные доски,
Проложенные прямо по слякоти
Моей проседи.
А я иду
По дороге к дому, где ты читаешь книгу.
Тут какая-то куча, выброшенная на слом.
Эту ткань бытия мы несем
За обрывки каникул.
То ли это теплое море.
А то ли друзья за большим столом.
Все образцы памяти -
На показ приходящим детям.
Своим ли, чужим ли? – уже без разницы.
Как заплаты на мантии,
Они прочнее того, что через неё светится.
А в общем-то, все равно нечем хвастаться.
Я любил многих.
А они отвечали мне чем попало.
Занимался всякой науко-логией,
Чтобы прочно казалось стоять ногами.
И почти привык начинать сначала.
Но что-то меня все-таки доконало.
Я теперь брюзжу и пью в одиночку
И обгладываю кости истории - куда она могла
повернуть,
Если бы не ходила по кругу,
Похожему на толстую точку.
(Как бы я хотел сам себя из него пнуть.)
Но если вычесть из мерзкой погоды желание спать,
То останутся только дела, что нельзя отложить.
Это видимо и называется «жить»,
А так всё хочется, чтобы дважды два было пять.
Да, моя дорогая, я последний романтик
Отшумевшего века.
Как твой неприжившийся бантик
На косе, обрезанной лет сто назад.
Я меряю время приблизительной вехой.
И, как вор-карманник,
Прячу свои глаза.
Не-пришей-кобыле-хвост,
Я прописался в эпохе,
Где книги – рухлядь, а слово – звук.
Я на фоне заката торчу вопросом,
Что даже в мухе
Не вызывает испуг.
А мне вот -
Страшно.
Что не-вод
Пустым выходит из раза в раз.
И никому до этого дела нет.
Я последний романтик, набросок карандашный.
Карикатура на склоне лет.
Да, моя дорогая, этой жаркой осенью
Я опять напридумывал про весну и надежду.
А на самом деле, если вывесить простыни,
То ничего и не было между нами, здешними.
И теперь, пробираясь
Переулками прошлого,
Я улыбаюсь
Своей наивности.
Единица измерения пошлости
Пока не найдена.
И, видимо, нету необходимости.
Кто я? Трава ли? Мох?
Никак не могу понять.
Все, что я в жизни смог -
Найти, поднять, потерять.
Это какой-то круг –
Трава, мох, перегной.
На выходе только дух.
Не лучше, не хуже – мой.
Должны быть просто музыка и тема.
Все остальное – дело ремесла.
И ручка – рукоятка от весла.
Под ним бумаги рвущаяся пена.
Гармония оттачивает боль
И боль рубцуется - и это все что было.
И время, повернувшееся вдоль,
Захвачено. Застыло.
Я не могу пройти через слова
Не поперхнувшись звуком словно кровью.
Покорность выбору коровья -
Смирительной рубахи рукава.
И сыплется строка, чернила выжжа.
Что кассы сбор?
Кино - сплошной провал.
Собор
Иль храм? - Надорванная грыжа
– не отмолить чего наворовал!
Ужели пить, чем просто жить нелепо?
Как звездный знак - осталась тишина.
Болит ребро – была предрешена?
Мне снилась музыка.
Душа на век ослепла.
Середина печали
Еще не цветок "до свиданья!",
А только молчанье
Плечами.
Еще не мотив незабудок,
А тайна
Несказанной розы.
Окраина.
Ромашек изгиб.
Да бесхозность
Пыльцы.
Тополей одночасье,
Как сыпь.
Середина печали.
Концы
Не видны -
Гладиолусов нотная запись,
Да клавиши - сны.
И бесстыдство тюльпана.
Да отнятый запах гвоздик.
Незнакомые страны,
Как южных цветов перепев.
Между книг.
Ностальгия полыни,
И в ней далеко
Апельсиновый запах чужбин.
Неуспевшие спины.
И маковый бред
Над горбами равнин.
И покой.
И приторный вырез фиалки.
Все, что осталось от меня
Кончается. И не надолго хватит.
Еще два дня.
Ну может быть неделю.
Беда одета в старенькое платье.
Ты в нем беременной носила наших деток.
В похмелье
Жизнь наряжена все в то же,
Что на пиру.
К утру
В глазах тоска.
И я, ничтожный,
Без тленья прогораю в этом взгляде.
Еще броска
Четыре или пять осталось
Раненному телу.
Как эффективно наступает небытие.
То малость, -
Но в твоей тетради
Нет места более для нас.
Я подведен к пределу.
Остался час.
Спустя его уйдешь и я погасну.
I
Мне нужно снова научиться жить,
Пить, кушать, разговаривать с друзьями.
Но образ навсегда в судьбу зашит -
Твое лицо с короткими кудрями.
Твоя улыбка, Господи, глаза!
И вся любовь, что ты мне подарила.
Слеза.
Но нет, расплакаться нельзя -
Ты плакать не любила.
Ты сильная. С тобой светло, как днем.
Но вот стемнело. Кончилась дорога.
Мы раньше друг за друга и вдвоем.
Теперь один - ты будешь частью Бога.
Мне некуда и незачем спешить.
Из жизни жизнь - как можно это вычесть?
Но нужно снова научиться жить
И перестать ходить, вслепую тычась.
II
Я разворочен, словно вспаханное поле
Прибит дождем. Обвалом тишины.
Из ощущений – только орган чувства боли,
Присыпан щедро порошком вины.
Мы были всем. Теперь как жить?
Обрубок пройденного сна
Мне ворошить.
И толковать.
Что мы вдвоем. Что ты одна.
Что я до дна
Опустошен.
Взойдет ли что на целине?
Каков ответ?
Ты продолжаешься во мне.
Меня же нет.